Натан не любил учиться. В школу он ходил с удовольствием, а учиться не любил. Математику он не любил чуть меньше, чем другие предметы. И не потому, что его интересовали дроби, кубические корни и арксинусы. Он был готов терпеть математику только из-за Елены Михайловны, молодой, только окончившей университет учительницы, по распределению попавшей в незнакомый ей приморский город.

В четверг математика была первым уроком. Утром Натан дождался, когда уйдет на службу отец (он работал в городской автоколонне и уезжал на служебной машине очень рано), затем прокрался в пустую комнату родителей и щедро полил себя отцовским одеколоном. Сияющий он вошел в класс и занял место за первой партой напротив стола Елены Михайловны. Запах одеколона пьянил, торчащие уши горели, улыбка сияла. С каким бы настроением учительница ни входила в класс, его вид всегда заставлял ее улыбнуться.

— Так, — говорила она. — Какой вы сегодня красивый, Натан Антонович! А к уроку не забыли подготовиться?

Во всех документах он действительно значился, как Натан — прихоть отца, давшего сыну имя в честь какого-то иностранного коммуниста. Или революционера. Елена Михайловна нарочно делала вид, что придает беседе официальный тон. Ее забавлял этот коротышка со смешно торчащими ушами. А еще она испытывала к нему глубокое уважение.

Этот девятый класс был первым местом ее работы. Другими словами, она была лишь немного старше своих учеников. На одном из первых занятий одноклассник Натана Толик Фадеев отпустил не совсем приличную шутку в адрес молодого педагога. Многие сделали вид, что ничего не заметили, на задних рядах кто-то хмыкнул. Учительницу сначала бросило в краску, но она быстро взяла себя в руки. Натан, сам большой любитель похулиганить, только молча посмотрел на шутника. После урока он подошел к Толику и попросил подождать, пока все разойдутся. «Дело важное есть!» — сказал он. «Чего хотел-то?» — спросил Толик, когда они остались в классе вдвоем. Без слов Натан подошел ближе и с размаху ударил одноклассника в челюсть. «Не говори ей такого больше никогда!» — зло прошипел он и вышел из класса. До Елены Михайловны новость, конечно, долетела в тот же день.

Время тянулось очень медленно. Натан не слушал урок, а разглядывал в окно серый школьный двор. Там с подозрительным видом ходил взад-вперед его друг Митька.

— А прежде чем перейти к новой теме, разберем домашнее задание. У кого-нибудь возникли с ним трудности? — спросила учительница. — Натан, вам все было понятно? Покажите вашу тетрадь.

Трудностей с домашним заданием у него не было и не могло быть — накануне отец разрешил ему покатать по округе друзей на служебной машине, если после поездки машина будет полностью вымыта. А поскольку весь городской автопарк состоял из нескольких десятков автомобилей, то даже просто проезжающая по улице машина была большим событием для всех мальчишек. И то, что Натан был сыном заместителя начальника городской автоколонны, давало ему большие преимущества. Управлять машиной он мог уже давно. И хотя иметь водительское удостоверение ему было не положено из-за возраста, он уже успел стать хорошим водителем, и отец ему вполне в этом доверял. Покатав друзей, Натан остался один и до поздней ночи чистил автомобиль.

В дверь постучали. Это была временная передышка, но необходимо было срочно придумать путь к отступлению. Кабинет был на первом этаже, Натан снова увидел Митьку — теперь тот заглядывал в окна, словно выискивал кого-то. Учительница с кем-то говорила в коридоре, прикрыв за собой дверь в класс. Быстро свалив книги в сумку и схватив куртку, он забрался на парту и распахнул створку окна. От неожиданности кто-то из одноклассниц вскрикнул. Но Натан уже был на улице. Митька тут же подбежал к нему и радостно сообщил:

— Пошла камса! Баркас в порту видели. Пойдешь?

Это значило, что рыбаки пришли с первым уловом черноморской хамсы. Обычно это было в ноябре, с наступлением холодов. Погода стояла ненастная, горы были в тучах, пронизывающий сырой ветер нес мелкие капельки смеси тумана и дождя. Сперва друзья направились в дальний угол школьного двора, где за сараем в старом ящике у них был устроен тайник. Позже заберу, — объяснил Натан, пряча сумку с книжками.

До порта ходил трамвай — одна из двух городских линий проходила мимо школы. На «колбасе» — трамвайной сцепке — мальчишки часто катались летом. Вагоновожатые многих знали в лицо, а кого-то — даже били. Но в дождь на «колбасе» ребята кататься боялись, а денег на проезд не было, поэтому пришлось добираться пешком.

Натан и Митька сидели в засаде за ящиками. Им был виден и недавно пришвартовавшийся в причалу баркас, и склады, и снующие портовые рабочие, занятые на разгрузке свежей рыбы. Дождь припустил сильнее. За работой грузчиков наблюдал крупный мужик с густыми усами и трубкой — бригадир.

— Мужики, перекур десять минут! — посмотрев на часы крикнул главный и тут же куда-то исчез из виду. Грузчики укрылись от непогоды в ближайшем складе, на баркасе тоже все затихло.

— Долго мы еще так сидеть будем? За шиворот уже течет, — пожаловался Митька. Натан ответить не успел: перед ними как из-под земли выросла фигура бригадира. Бежать было поздно.

— А вы, сосунки, что тут забыли? — прорычал он, вытащив изо рта трубку. — За рыбой пришли?

От страха друзья не знали, что ответить. Мужчина подошел ближе и внимательно рассмотрел их.

— Мы не хотели воровать, честно! — затараторил Митька. — Только попросить хотели немного. Мы и помочь вам можем.

— И ты, франт, в школьной форме помогать собрался? — обратился бригадир к Натану. Он старался говорить строго, но взгляд немного смягчился. — Да мамка твоя весь день потом отстирывать одежду будет.

Друзья стояли, потупив взгляд. Бригадир посмотрел на часы:

— Вот что, малышня. Есть, куда набрать?

Митька вытащил из-за пазухи какое-то тряпье.

Ишь ты, запасливый какой! — хмыкнул бригадир и снова посмотрел на часы.

— Вон видите, на причале у кнехтов ящики стоят? У вас пять минут, студенты. И чтоб я вас тут больше не видел. В другой раз собак спущу! Вперед!

Ребята бегом бросились к ящикам и принялись за работу. Небольшое рыболовное суденышко покачивалось на волнах, внизу плескалась темная вода. Из склада показалась чья-то фигура:

— Э, пацаны, вы что там забыли?!

— Отдыхай, Петрович! Перекур! — махнул ему рукой бригадир и, бросив на ребят прощальный взгляд, поднялся на палубу.

Дом, в котором жил Натан, был построен его дедом еще до революции. Четыре квартиры: по две на каждом этаже. Самую большую на первом этаже занимала семья Натана: родители, старший брат Юра и он. В соседней жили дедушка и бабушка. На втором этаже — тетка с мужем, детей у них не было. Четвертая квартира пустовала. Большой подвал под всем домом занимала мебельная мастерская дедушки, этим ремеслом он занимался всю жизнь. Когда началась смута, он полгода укрывал в подвале красного комиссара, ставшего затем крупным руководителем. А потом пришли раскулачивать. Дедушку допрашивали дома, вызывали повестками. Он тихо отвечал на вопросы, потупив взгляд и понимая, что дом — это меньшее, что он может потерять. А потом не выдержала бабушка. Поехала в центр, разыскала их бывшего постояльца, имела с ним долгую беседу, и случилось чудо. Про дедушку и про их дом забыли. Советская власть устанавливалась в стране, а он продолжал тихо делать столы и табуретки.

Еще через открытые ворота Натан увидел во дворе машину отца. Обедать он приезжал обычно раньше. Рядом с машиной стояла незнакомая женщина под зонтиком. С ней о чем-то говорила его мать. Он подошел ближе, и женщины обернулись. Из двери дома вышел отец в сопровождении молодого мужчины. Внимание всех было приковано к нему, мокрому, грязному, с пахнущим рыбой свертком.

— Сын, где тебя носило? Посмотри на себя! — строго сказал отец.

Отпираться было бесполезно, и Натан рассказал все, как есть, рассматривая незнакомцев. Их он видел впервые. Женщине на вид было меньше тридцати. Она показалась ему очень красивой. Красивое черное пальто, перчатки, зонтик — таких он видел только в театре. Она смотрела на него добрыми глазами и улыбалась. Мужчина, стоявший теперь рядом с ней, выглядел чуть старше. На бесцветном лице выделялись тонкие усики. Глаза, казалось, могли пробуравить кого угодно.

— Ступай на кухню, — распорядился отец. И обратился к матери. — Катя, мы приедем в семь. Постарайся успеть.

— Горе ты мое, — причитала мать, когда они шли по темному длинному коридору в кухню. — Такой день… интеллигентные люди приехали, а ты пришел, не пойми на кого похожий. Стыд! Что они про нас подумают!

Но Натан знал, что мать ворчит скорее для порядка. Он чувствовал себя добытчиком. А хамса в предыдущие голодные годы спасла не одну жизнь.

— А кто они, мама?

— Новые жильцы. Въезжают в квартиру на втором этаже. Вот что, сынок. При Елизавете Андреевне и Петре Львовиче много не болтай. Ты молодой, ветреный, а сболтнешь лишнего — не посмотрят на возраст. Петр Львович — на государственной должности. Ну ты сам понимаешь.

Отец привез новых жильцов в семь, как и обещал. В ту ночь в доме заснули поздно. Натан уже лежал в постели, а над головой все слышались шаги, передвигалась мебель, что-то гремело.

На следующий день после школы ноги сами несли мальчика быстрее домой. Из кухни раздавался голос матери — она рассказывала новичкам, как все устроено в доме. Однако войдя на кухню, Натан увидел троих: мать, возящуюся со шкафчиками, стоящую за плитой тетку Нату и Елизавету Андреевну. Увидев вошедшего, она сделала шаг в его сторону.

— Натан. Я правильно запомнила?

Он смущенно пожал протянутую ему руку.

— Я Елизавета. А мужа моего зовут Петр Львович. Его сегодня не будет — работа у него такая, — она неопределенно повела рукой.

Натан смотрел на Елизавету Андреевну, так быстро ставшую просто Елизаветой. Коричневое платье, ботинки на каблучке, красиво собранные черные волосы. И снова вспоминались все те женщины из театра.

Так началась жизнь с новыми соседями. Да и сама жизнь для Натана стала новой. Он стал реже задерживаться с друзьями после школы. Очень спешил быстрее добраться домой. Елизавета к этому времени обычно уже заканчивала готовить обед и, гремя кастрюлями и сковородками, поднималась в свою квартирку. Если же она еще что-то готовила, то Натан высыпал из портфеля книги и с деловым видом садился в дальнем углу стола, делая вид, что готовит уроки. Елизавета иногда ловила его взгляд и улыбалась. Говорить с ней он стеснялся.

В тот декабрьский день, когда он вернулся, соседка еще что-то готовила. Поздоровавшись, Натан занял свое место за столом. Пару книг он сразу отшвырнул подальше. Одна, проехав по скользкому столу, упала на пол под ноги Елизаветы. Наклонившись, она подняла книгу и медленно подошла к мальчику. Он почувствовал, как от волнения у него застучало в висках. Она вернула книгу на стол, рядом с ним.

— Почему ты так жесток к географии? — в шутку спросила она. Но Натан уже ничего не слышал. Она стояла так близко, что он чувствовал ее запах, слышал, как шуршит ее платье, в глазах у него начало темнеть. Пробормотав извинения, он выбежал прочь.

Натан старался не показываться Елизавете на глаза неделю. Но, в конце концов, стыдный разговор состоялся. Сначала говорила она. Она рассказала о том, что закончила институт в Киеве и совсем немного работала в школе учителем географии. Вскоре вышла замуж и уволилась, так как у мужа такая работа, что приходится часто переезжать. Приготовленный ею чай остывал в их чашках, а они продолжали говорить. Потом говорил Натан. О том, что уроки делать не любит, географию часто прогуливает, ехать никуда не собирается, поэтому незачем ему знать, где Индийский, а где Тихий океан, как называется столица Испании и так далее. Снова говорила Елизавета, они спорили, пока не услышали, как вернувшаяся мать хлопнула входной дверью.

В последний день декабря ближе к вечеру в доме обычно царила суматоха. Женщины колдовали в кухне, иногда бегая за продуктами в подвал. Мужчины ставили в длинном коридоре на втором этаже длинный стол, который затем накрывали красивой белоснежной скатертью. Наряжали принесенную отцом накануне елку, срубленную под покровом ночи в ближайшем ельнике на горе. Дом наполнялся ароматами вкусной еды, хвои и мандарин.

Натан, при полном параде, надушенный отцовским одеколоном, с безупречной прической важно щеголял вдоль стола. Он тоже все свое свободное время отдал подготовке к торжеству. На одни ботинки ушло добрых три четверти часа: сначала вымыть во дворе от грязи, затем просушить, намазать кремом, снова высушить и в конце отполировать кусочком бархата для лучшего блеска.

В восемь, когда садились за стол, его энтузиазм уже убавился. Елизавета с мужем, пообещавшие непременно быть за праздничным столом, задерживались. Стоя в темной комнате, Натан ждал, когда во дворе появятся они. Точнее, она. Но ее не было. И Петра Львовича. И снега. Был только ветер, треплющий голые ветки кустов у калитки.

Ближе к десяти разгоряченный отец завел патефон. И тогда неслышно поднявшись по лестнице, в дверях появилась она.

В полночь все поздравляли друг друга, чокались бокалами и пили шампанское за наступивший год. Пришли гости — родственники, потом на огонек заглянули соседи. Стало тесно, душно и еще веселее. Снова завели патефон.

— Натан, я хочу знать, как вы умеете танцевать! — сказала неожиданно появившаяся рядом Елизавета.

Танцевал он прекрасно. Каждый школьный вечер становился его бенефисом. Кроме того, его хорошо знали и в клубе железнодорожников за элеватором. Присутствие Петра Львовича, конечно, сначала немного смущало. Но Натан не думал о нем. Он думал о музыке и о своей партнерше: только бы не ударить в грязь лицом. И снова она была близко, как и тогда в кухне. В этот раз разгоряченная танцем и особенно красивая. А еще Натан мог чувствовать аромат ее духов. Точнее, сочетание духов и чего-то еще, он не мог понять, чего.

Музыка закончилась, все заняли свои места за столом. Со своего места Натан заметил, что Петр Львович что-то сказал вернувшейся на свое место жене. На секунду лицо Елизаветы стало мрачным. Не прошло и четверти часа, как Петр Львович поблагодарил за стол и, извинившись, сказал, что они с женой отправляются к себе.

Дверь в их комнату была в конце коридора, за большим шкафом, рядом с лестницей. Натан видел, как они вошли, как закрылась дверь. Он не слышал, но знал, что в замке изнутри повернули ключ. Подошел отец и попросил принести что-то из кухни.

У лестницы мальчику пришлось остановиться, чтобы пропустить поднимающуюся снизу тетку. Тетка прошла мимо, когда из-за двери он услышал раздраженный голос Елизаветы:

— Что за вздор ты говоришь! Он же ребенок… Что ты делаешь?


В конце февраля дедушка с бабушкой и тетка с мужем уехали на две недели к родственникам. В двух квартирах стало тихо, дом казался опустевшим. После того танца Натан разговаривал с Елизаветой, уже не стесняясь, будто они давние знакомые. Она сама часто оставалась в кухне, когда он возвращался из школы. Она расспрашивала его про учебу. Он нехотя отвечал. Все так же говорил, что географию знать ему незачем, а потом тайком в своей комнате перечитывал урок, чтобы увереннее отвечать на ее вопросы. Она как бы между прочим замечала, что он делает успехи.

В тот день Натан с самого утра почувствовал себя не хорошо. Понимая, что заболел, кое-как добрался до школы, откуда после второго урока его отправили домой. Дома было темно, холодно и тихо. Родители, как обычно, на работе, брат — на учебе, Елизавета — скорее всего у себя. Ключа от их квартиры, который обычно оставляли в ящике стола, не было — кто-то из родителей взял его с собой. Не снимая пальто и шапку, Натан сел за стол и, опустив голову на руки, попытался задремать.

Он не слышал, как в кухню вошла вернувшаяся с рынка Елизавета. Она разбудила его, аккуратно стянув с его головы шапку.

— Натан? Что с тобой? — Потом он понял, что его пытаются поднять. Подъем по лестнице, казавшийся вечностью, мысль, чтобы только не упасть, пока она открывала ключом свою дверь. И пот, водопадом льющийся по спине.

— Ложись, ложись, дорогой. У тебя жар… Все будет хорошо, — Дальше — темнота.

Его разбудил свет внезапно включившейся лампочки. Мальчик на секунду открыл глаза и сразу закрыл. В дальнем конце комнаты неразборчиво шептались. Потом он услышал голос отца. Они с матерью аккуратно перенесли его в свою квартиру.

Поправлялся Натан неделю. Бабушка с дедом, теткой и ее мужем задерживались в гостях, родители работали. Елизавета заходила к нему каждый день около одиннадцати. Она приносила горячий бульон, следила, выпил ли он прописанные доктором лекарства, клала ладонь на его лоб, отчего у него каждый раз учащался пульс. А еще она начала рассказывать. Сначала понемногу, но Натан был хорошим слушателем — и она осмелела. Она говорила о своем детстве в деревне в Полтавской области, о школе, о том, как решила стать учительницей. Институт в Киеве: занятия, когда половина родной деревни вымерла от страшного голода. Успешное окончание института, большие планы на будущее, мечты о Москве. Распределение в Полтаву — недалеко от дома. Свадьба, о которой она старалась не говорить, как и о жизни после. Мальчик слушал очень внимательно, иногда что-нибудь уточнял. Слушал он, прикрыв глаза, и богатое воображение сразу рисовало картины по мотивам услышанного. Только об одном он думать не хотел: наступит воскресенье, дома кто-то будет — и она не придет.

— Чем ты собираешься заниматься, когда окончишь школу? — спросила как-то Елизавета, когда они, как обычно, когда Петр Львович был в отъезде, пили чай в кухне. Натан поставил свою огромную чашку на стол и задумался. Мать, возившаяся у плиты, поставила на стол тарелку с пышущими жаром блинами и присела к ним.

— Я не знаю… Не думал. Пойду, наверное, в училище, как Юрка, брат, — махнул рукой мальчик. — Выучусь на механика, водить машину я же умею.

— В институт тебе идти надо, Натан.- ответила Елизавета и, обращаясь к матери, — Извините, Екатерина Васильевна, если я лезу не свое дело.

— Не извиняйтесь, Лиза.

— Светлая же голова у парня, ленивый только.

— Голова-то светлая, но где ж столько денег-то взять? Да и на кого он учиться пойдет? Интересов нет. На машине только поездить, да в кошек из рогатки пострелять. Или на горище (здесь — чердак, прим. авт.) с друзьями весь день просидеть, когда тепло.

Позже она возвращалась к этому разговору неоднократно. «Обещай, что хотя бы попытаешься», — просила она. Он не обещал.

Почту в дом приносили нечасто, посылки — тем более. В тот апрельский день Елизавета уже поднялась к себе, Натан заканчивал решать задачу по физике. В кухню вошла тетка с коробкой в руках.

— Посылка нашим квартирантам, — объявила она, ставя ее на стол. Натан подошел ближе, рассматривая картонную коробку. На бумажке сверху стоял их адрес, какие-то цифры, несколько штемпелей и ее имя, а также фамилия — Мережкова. Люди, несколько раз приходившие к ее мужу, всегда спрашивали, дома ли товарищ Мережков.

— Натан, отнеси наверх, — сказала тетка, показывая на коробку.

Сердце почему-то забилось чаще, когда он стучал в ее дверь.

— Войдите, — послышалось из комнаты. Натан открыл дверь и замер на пороге. Он вспомнил тот день, когда, смущенный, выбежал из кухни. Чувство было похожее.

— Вам… Вот пришло, вот… Просили передать, — он чувствовал, что уши его горят.

— Ты чего там бормочешь? Заходи смелей! Ты же был здесь однажды, — она, отложив вышивку, встала с кресла у окна. Мальчик с трудом поднял вдруг ставшую ватной ногу и сделал шаг в комнату.

— Что там у тебя? Ой, да это же посылка от мамы! — засияла Елизавета. — Спасибо тебе! Я так ждала… Ну куда ты? Присядь пока на диван. За эту чудесную новость ты заслужил награду, — она чуть обняла его за шею и поцеловала в щеку, чем добила окончательно. — У тебя все лицо горит. Ты что, опять заболел?

— Нет-нет, все хорошо,- он поборол желание выбежать прочь из комнаты и теперь тихо сидел на диване, разглядывая комнату. Елизавета с ножницами в руках колдовала над упаковкой.

Комната была и знакомой и незнакомой одновременно. Пока квартира пустовала, Натан не раз, стащив из кухни ключ, с друзьями обследовали ее, тихо двигая пустые ящики шкафа или заглядывая за старый комод. Сейчас мебель в основном была та же, что-то добавилось. Но то, как все было расставлено, вязаные салфетки на столике и на комоде, красивые занавески, чистота и уют — все указывало на то, что здесь живет хозяйка.

— Мама письмо положила! — радовалась справившаяся с коробкой Елизавета. — Письмо сейчас прочту — и буду угощать тебя печеньем. А остальное потом посмотрю.

Столик, за которым расположилась Елизавета стоял сбоку от Натана, и он не мог видеть ее, только слышал шелест бумаги. Заметив, что в комнате воцарилась тишина, он повернул голову. Елизавета сидела, отложив письмо и рассматривая что-то, лежащее перед ней на столе. Вдруг она провела рукой по глазам, как бы смахивая слезу. Он вскочил и подошел к ней. Рядом с письмом лежала небольшая коричневая фотокарточка: три девушки на фоне кустов в парке.

Отвернувшись, Елизавета быстро встала со стула, оказалась за спиной мальчика и положила руку ему на плечо.

— Присядь пока. Не хочу, чтобы ты смотрел на меня когда я некрасивая, — Он послушно сел.

— Что-то случилось дома?

— Нет, дома все хорошо.

— Это из-за фотографии?

В одну руку она взяла снимок, в другую — его руку и отвела его назад на диван. Они сели рядом.

— Вот это, — сказала Елизавета, показывая на девушку слева, — это Катя. После института Катя уехала в Москву, сейчас работает в школе. Прямо то, о чем я мечтала. Посередине — Настя. Где она сейчас, я не знаю.

— А справа — это вы? — спросил мальчик, указывая на чуть улыбающуюся девушку с цветком в руке.

— Да, я… Точнее, когда-то я была такой. Такой вот счастливой и мечтательной. А стала… — Она снова закрылась ладонями. — Натан, прошу, не обижайся, но мне нужно побыть одной. Печенье будет завтра, обещаю. Печенье и все остальное. Завтра,…- Она виновато посмотрела на него большими влажными глазами.

У двери он остановился и, обернувшись, сказал.

— Вы просили меня отвернуться и не смотреть из-за того, что вы некрасивая. Вы красивы всегда, даже когда плачете.

На следующий день он пришел к ней. И через день. Он стал бывать в ее квартире очень часто. Так часто, что встретивший его однажды в коридоре брат сказал: «Побьют тебя. Увидишь — побьют».

Когда потеплело по-настоящему, весь город пахнул цветущей сиренью, а вечера стали длиннее, вынесли на улицу стол и открыли летнюю кухню — небольшое строение сбоку от дома. Ужинали всей семьей на улице. Елизавета обычно проводила вечера с Петром Львовичем у себя в квартире. Если же он был в отъезде, часто выходила во двор и до самых сумерек сидела со всеми. Она почему-то всем нравилась, так что даже с ее мужем-«чекистом» как-то смирились. Если же Елизавета оставалась одна в комнате, Натан говорил, что идет к друзьям, но на самом деле не шел.

Летняя кухня представляла собой хилое строение с тонкими деревянными стенами и печкой внутри. С апреля и до холодов готовили обычно там. За кухней — скрытая от посторонних глаз и заросшая сорной травой площадка. Раньше на этом месте стоял старый дом, от которого местами остался фундамент. В его нишах Натан и его друзья устроили тайники. В тот позорный день, когда все, включая Елизавету и ее мужа, сидели за столом, Натан и Митька вытащили из тайника самодельную пушку, которую давно собирались испытать. Ждали Володю, который должен был принести порох. Натан потом не мог ни вспомнить ничего толком, ни уж тем более объяснить. Зарядили пушку, направили на глухую заднюю стену летней кухни и подожгли фитиль. Потом — сильный взрыв, покореженная пушка, дыра в стене, щепки и перепуганный дедушка под столом. Прибежали отец и Петр Львович с чем-то темным. блеснувшим в руке. Вытащили из-под обломков дедушку и увели в дом. Друзей, конечно и в помине не было — убежали через забор и дальше чужими дворами. А потом Натана били. Бил отец своим широким кожаным ремнем прямо посреди двора на глазах у всех жильцов. Даже брат оказался в этот день дома. На Елизавету Натан старался не смотреть. Не из-за того, что ему было стыдно, а из-за того, что рядом с ней мелькало ненавистное ухмыляющееся лицо с тонкими прямыми усиками и безжизненными глазами.

Натан знал, что Елизавета часто ругается с мужем. Иногда их ссоры можно было услышать из открытого окна или через дверь. А еще Елизавета нарушила свое негласное правило никогда не говорить о нем. Теперь она говорила часто, жаловалась, рассказывала, как она его ненавидит и боится.

— Понимаешь, когда мы познакомились, он таким мне не казался. Я была очарована. Но это быстро прошло. Мы поженились, уехали из Полтавы, и скоро я увидела его истинное лицо. Я всегда избегала таких, как он. А в итоге — связала себя на всю жизнь. И я не могу убежать. Такой, как он, в покое не оставит.

Натан сидел на диване. Елизавета стояла у стола. В комнате царил полумрак — за окном лил дождь, была короткая майская гроза.

— Сегодня мы должны были идти в театр, вот билеты. Вчера, как всегда, поругались. Он ушел и где-то ночевал, где, не знаю. Приходил сегодня в обед и сказал, что едет куда-то с коллегами на два дня. Он никогда не считал нужным передо мной отчитываться.

Она села рядом на диван и положила руку ему на колено.

— Пусть катится, мерзавец. А я все равно пойду. Хочешь со мной? Пойдем вместе!

— Лиза, ты теряешь голову. Конечно, я хочу пойти с тобой. Я хочу быть с тобой везде и всегда. Если бы ребята увидели меня в театре в твоей компании, завтра бы об этом говорила вся школа. Но ты же сама понимаешь, весть об этом дойдет до твоего… до него так же быстро, если не быстрее.

— Да, ты прав. Не знаю, что на меня нашло. Сколько времени? Мне надо собираться. Подай, пожалуйста, чулки. Вон там, на стуле. Спасибо.

Однажды Натан и Елизавета засиделись допоздна вдвоем за столом во дворе. Вечером она снова ругалась со своим мужем, так, что слышали все. Потом она вышла одна. Хоть к их ссорам уже привыкли, все равно было неловко. Быстро поели и разошлись все, кроме Натана. Они сидели, скрытые кустом сирени. Все окна уже были темными, опустилась ночь. Елизавета ласково трепала волосы мальчика. Наступившая темнота, мерцающие звезды на небе и светлячки в кустах и траве успокаивали.

— Тебя сегодня полдня не было…

— Двадцать первого июня у выпускников будет торжественный вечер. Меня и моих друзей попросили сегодня и завтра помочь с приготовлениями. За это мы тоже можем прийти на вечер. Будем праздновать, как настоящие выпускники. Будут танцы.

— Ну тебе бы только поплясать. Завидую девочкам. Надо сказать, что и отметки у тебя к концу года улучшились.

— Спасибо тебе.

— Да брось. Ты молодец. Еще один год. — Она положила его голову на свое плечо и, взглянув на небо, продолжила. — В следующем году у вас будет астрономия. Как же я любила астрономию. Ты любишь смотреть на звезды?

— При случае…

— Смотри, там над горой — Полярная звезда, она всегда показывает на север, я тебе уже это рассказывала. От нее чуть правее и выше яркая звездочка — это Вега. Еще правее — Альтаир. Скоро сам все узнаешь. Интересно, сколько уже времени? Весь дом спит. Я, наверное, пойду. Постараюсь тихо прокрасться. Спокойной ночи!

Елизавета, тихо ступая, пошла к дому. Натан смотрел, как ее стройная фигура растворяется во тьме. Он жадно вдохнул прохладу июньского вечера, смешанную с чуть слышным ароматом ее духов, оставшихся на его одежде.

Позавтракав, он пошел в школу. Дойдя до угла, услышал шум мотора. Оглянувшись, он увидел, что отец с кем-то въехал во двор.

Работы в школе было еще больше, чем накануне — Натан понял, что не успевает на обед. К дому он подходил около четырех. Взглянув на окно квартиры Елизаветы, мальчик заметил, что оно распахнуто и без занавесок. На веревке во дворе висел красный плед, очень знакомый. Плед с дивана Елизаветы. В открытом окне мелькнула голова матери…

Он мигом взлетел по лестнице на второй этаж, через открытую дверь вбежал в пустую комнату. Дверцы пустого шкафа были открыты, ящичек стола задвинут не до конца, в углу валялся на боку стул и стояла пустая коробка. Мывшая пол мать тревожно посмотрела на сына.

— Где… где Лиза? Где они?

— Петр Львович получил срочное сообщение. Собирались в спешке. Похоже, они оба не ожидали так скоро уехать.

— Ну как же?.. Даже не попрощалась.

— Сын, у них правда совсем не было времени даже на сборы.

— Но… почему…

— Петр Львович приехал в автохозяйство, разыскал твоего отца, сказал, дело срочное. Мы здесь все помогали им быстрее собраться. Даже не посидели на дорожку. Я все думала, ты успеешь до их отъезда. Я слышала, как Елизавета спросила твоего отца, могут ли они заехать на минуточку к тебе в школу. Но Петр Львович сказал, что времени нет и распорядился ехать прямо на вокзал. Отец помогал им там с вещами.

Натан не мог больше сдерживать себя. Глаза наполнились слезами, подбородок предательски задрожал. Он бросился в свою комнату, на кровать и долго ревел в подушку. Мальчик слышал, как в комнату вошла мать, но ему было все равно. Она постояла немного около кровати, а затем сказала:

— Сын, я понимаю, что тебя не успокоит ничего, что бы я ни пыталась тебе сказать. Но возможно тебе станет легче, когда ты взглянешь на это. — Она дважды стукнула пальцем по стоящему рядом стулу.

— Елизавета просила передать тебе. Конечно, я не смотрела, что там.

Натан оторвал голову от подушки. На стуле лежал сложенный вчетверо лист бумаги. Мать вышла, тихо прикрыв за собой дверь. За окном громко трещали цикады. Он развернул записку.

«Дорогой Натан!

Времени, чтобы что-то написать, у меня мало, а сказать хотелось бы о многом. Жаль, что не получится попрощаться с тобой лично. Он знает, как я бы этого хотела, и, конечно, не допустит. Ты — замечательный человек, таких я прежде не встречала и может, и не встречу. Я поняла это в первый же день нашего знакомства, когда ты под дождем тащил домой рыбу.

Прошу тебя об одном: постарайся после школы поступить в институт. Ты способный парень, все у тебя должно получиться.

Спасибо за то, что сумел меня выслушать, когда мне это было так нужно. Я буду помнить о тебе всегда.

Береги себя!

Лиза»

Под именем был еще какой-то штрих, будто она хотела что-то добавить, но потом передумала и зачеркнула. Мальчик сложил бумажку и снова дал волю чувствам.

На следующий день он с друзьями попал на настоящий выпускной вечер, но ни одного танца так и не станцевал.

А ранним утром двадцать второго июня началась Великая отечественная война. Несколько месяцев спустя их уже покинутый дом был разрушен случайным снарядом при бомбардировке элеватора.

2014–2015